Ярослав Гашек

Гашек - как Швейк - жил не там, где сущест­вовал...

Над подъездом дома на Школьской, где 30 апреля 1883 года родился Ярослав Гашек, - бронзовая голова писателя. На первом этаже здания - Клуб чешских туристов. Очень удачно выбранное место: ведь в молодости Гашек исходил пешком пол-империи. При этом увлекался окраинами, и всего раз, в двадцать два года, этот завзятый путешественник побывал в Вене.

Жизненный путь Гашека всегда пролегал как можно дальше от центра империи: аж до сдачи в российский плен, до Бугульмы и Иркутска, до членства в коммунистической партии и работы в газете политотдела 5-й армии Восточного фронта "Наш путь", до писания по-русски, владения башкирским и изучения китайского, до роли "слабоумного сына немецкого колониста из Туркестана", которую он разыгрывал в 1918 году в поволжских деревнях.

...Вернувшись в 1920-м году из Советской России в Прагу, он начисто забыл о коммунизме и партийности.

Пражская жизнь Гашека проходила в трактире. Тех, которые он посещал, было около ста.

Хорошо знавший Гашека поэт Медек говорил о его "аморфной душе, бесхребетной, безразличной ко всему"... С несравненной легкостью он мог отказаться от убеждений, друзей и собутыльников, преданных женщин. Воспоминания о Гашеке пестрят эпизодами, когда он при малейших осложнениях просто уходил без предупреждения. Когда его жена Ярмила родила сына, к ним, перешагнув через сложнейшие разногласия, явились мириться родители жены, Гашек вышел за пивом и ...вернулся через два дня. В России он вступил в новый брак с русской Александрой Львовой, став двоеженцем. Любящая, несмотря ни на что, Александра Львова трогательно пишет: "Помимо литературного творчества, необычность души Гашека сказывалась в том, что у него отсутствовало чувство ответственности".

К концу жизни он сделался похожим на своего героя, или, точнее, изобразил его похожим на себя. Внешность Гашека описывает художник Йозеф Лада (без которого книга Гашека "О солдате Швейке" непредставима - художник нарисовал пятьсот сорок картинок к "Швейку"), его близкий друг: "Человек с маловыразительным, почти детским лицом... Гашек скорее производил впечатление заурядного, хорошо откормленного сынка из приличной семьи, который неохотно утруждает свою голову какими-либо проблемами. Почти женское, безусое, простодушное лицо, ясные глаза..." Конечно, это Швейк!

Быть может, объяснение загадочного творческого скачка Гашека - от репортерских фельетонов и средних юморесок к громаде "Швейка" - в том, что он стал прислушиваться к Швейку в себе, стремился не управлять жизнью, а подчиняться её течению.

Сегодня в чешском языке есть слово "кафкарня" - абсурд жизни, и есть "швейковина" - пассивное сопротивление абсурду.

"Швейк" стал фактом двух иноязычных культур - немецкой и русской, но почти неизвестен странам английского, французского, испанского языков. Немецкая инсценировка "Швейка" Максом Бродом, обеспечила триумф берлинскому спектаклю в 1928-м году. Потом последовали книжные переводы.

Книга "Похождения бравого солдата Швейка" - о войне, о жестокости и несправедливости, об удовольствии, с которым унижает и обижает человек человека. Но при этом основное ощущение от "Швейка" - чувство покоя и уюта. Читая книгу, погружаетесь без остатка: …в пражские улицы, скроенные по человеку, в трактир - продолжение собственной кухни; в пивную кружку окунаешься с головой или лежишь, вроде кнедлика в теплой подливе.

Как случилось, что у Гашека его книга на самом деле не о том, о чем хотел писать?

В первой фразе романа, пани Мюллерова говорит: "Убили, значит, Фердинанда-то нашего". Швейк тут же отвечает: "Обоих ничуточки не жалко", имея в виду своих знакомых - либо того, кто "по ошибке выпил бутылку жидкости для ращения волос", либо Фердинанда, который "собирает собачье дерьмо". То есть он отвечает не пани Мюллеровой, а себе. Все сложности Швейк разрешает тем, что переводит проблемы в иную плоскость. Всегда подбирает и рассказывает подходящую историю, где все правильно и разумно.

Его побочные байки, которых в романе около двухсот - это реально применимые к жизни формулы. А в них - защита от реальности. Соответственно, он сам, уже не пациент, а - целитель.

О возможности попасть в плен говорит так: "Всякому занятно посмотреть чужие края, да еще задаром". В камере размышляет: "Здесь недурно. Нары из струганого дерева!". Жену знакомого, которому неделю назад дали десять лет тюрьмы, утешает так: "Ну вот видите! Значит, семь дней уже отсидел".

Но именно простая ткань бытия усиливает антивоенный пафос книги: "Кусок поджаренной ветчинки, полежавшей в рассоле, да с картофельными кнедликами, посыпанными шкварками, да с капустой!.. После этого и пивко пьется с удовольствием!.. Что еще нужно человеку? И всё это у нас отняла война!" Своеобразным убежищем от войны, стал трактир "Куклик", где, по словам Швейка, ещё существуют подлинные ценности - еда, выпивка и женщины.

Во всемирной литературе о войне, мало найдется страниц сильнее и трогательнее, чем прощание Швейка с сапером Водичкой, тем самым, который сказал: "Такой идиотской мировой войны я еще не видывал!" Друзья назначают свидание на будущее "в шесть часов вечера после войны" в пивной "У Калиха", обсуждая, есть ли там девочки, будет ли драка, какое подают пиво - смиховское или великопоповицкое...

Знаете, где в Праге находится знаменитый швейковский трактир "У чаши"? На Боиште. Так называется улица, что означает - на бойне. Бойня войны у Гашека связана с Австро-венгерской империей.

Швейк сказал в пользу империи несколько "тёплых" слов: "Такой идиотской монархии не место на белом свете..."

Её уже не было на белом свете, когда всю жизнь убегавший от империи Гашек и умирать поехал подальше от центра - из Праги в Липницу-на-Сазаве, куда перебрался в августе 1921 года.

Там Гашек торопливо диктовал книгу, там и умер 3 января 1923 года...

(в очерке использован материал из книги " Гений места" Петра Вайля)